приближается к пенсии, а на самом деле умственно и физически все происходит наоборот. Внешний вид, привычки, манеры – все меняется. До этого он любил свою холостяцкую квартирку, старался там все устроить поуютнее, волок из магазинов всякие хозяйственные новинки. Не прочь был посмотреть футбол по телевизору, кроме детективов, ничего не читал. Проходит время, он перестает заниматься квартирой, забрасывает свое хобби – эти кристаллы, в библиотеке начинает спрашивать всякую серьезную литературу «с вопросами», пишет заметки в стенгазету и на собраниях выступает с разоблачительными речами. Еще несколько лет – он перебирается в общежитие, потому что одному скучно, футбол смотреть ходит на стадион, митингует там с другими насчет того, с какой ноги пробил во втором тайме защитник из «Динамо». Литература с вопросами побоку, подписка у него теперь только на спортивные журналы. Опять текут годы, спорт его уже не увлекает, его место занимает джаз. Заводит себе гитару, мотороллер, каждый день вечеринки и девушки. Еще несколько лет – и опять перемена. Девчонки остались, но только платонически, у самого то одна прическа, то другая, сочиняет стихи, из стариков читает одного Евтушенко. Работа у него в голове вовсе не держится, из института его в конце концов увольняют. Подал я было за него на пенсию, но куда там. Согласно документам ему шестьдесят пять, а пришел на комиссию, там руками развели. Шея, как у бугая, в дворовой футбольной команде с мальчишками за главного нападающего. Но и на этом периоде он не задержался. Теперь опять отощал, уши не моет совершенно, а недавно, я смотрю, начал собирать этикетки со спичечных коробков… Вы его, кстати, не знали раньше, когда он был еще настоящим Копсом?

Мы рассчитались в баре и шли по улице.

– Раньше нет, – сказал я. – Да я его и теперь не знаю. Разве он, так сказать, функционирует еще?

Краснолицый остановился:

– Кто?

– Да Копс.

– О господи! Так ведь он же со мной. В баре рядом стоял. Теперь ведь я уже не могу его бросить. Столько времени были вместе, и вся эта возня с кристаллом при мне происходила. Так и живем. В институте я дослужился, дали небольшую пенсию. У меня лично запросы небольшие, да и у него сейчас тоже. Трудно было в восемнадцать-семнадцать лет со всеми этими модными пиджаками – с одним разрезом, с двумя, с тремя. Сейчас, в пятнадцать, ничего. Он, между прочим, очень быстро забывает, что раньше знал. Думаю отдать его осенью в школу, в девятый класс, а потом будет переходить соответственно в восьмой и в седьмой. Нельзя же совсем без образования. – Краснолицый вздохнул. – Главная-то у меня надежда, что кто-нибудь заинтересуется этой проблемой, найдет способ восстановить кристалл и повернет Копса обратно. Но обстановка такая, что у всех свои дела, каждому жаль времени – вот, посмотрите, как бегут.

Действительно, никто не шел шагом по улице, за исключением, пожалуй, зеленой молодежи. С жуткой быстротой менялись на стенах домов синие, красные, оранжевые рекламные надписи, вспыхивали витрины, показывая новые товары, которые завтра станут устаревшими. На наших глазах машины достраивали длинное здание с одного конца, а на другом уже началась перестройка. Что-то гудело под ногами – вероятно, вели линию подземного транспорта. Прохожие неслись бойкой рысью, некоторые даже в карьер.

– Занятная история, – сказал я. – Хотя бывает и похлеще. Эта штука с феоназом бросает новый свет на проблему свободы воли, случайного и необходимого. Если в антимире все происходит так же, мир в целом, скорее всего, детерминирован с самого начала… А с другой стороны, может быть, и нет. Что, собственно, меняется? Просто все удвоено, и только. Меня, правда, удивляет, почему путь в антимир проходит именно через кристалл.

– Да потому, что кристаллизм, насколько я понимаю, лежит в основе всего. Видимо, бытию в большей степени, чем об этом думали до сих пор, свойственны порядок, симметрия и гармония. Все, что мы знаем как несимметричное, является правой или там левой стороной чего-то такого, до которого мы еще не добрались. Всякому низу соответствует верх, всякому движению – контрдвижение, этим и обеспечиваются вечность и бесконечность. Думаю, что существование – это вообще кристалл. Атом кристалличен, клетка – кристалл, но более сложный. Наше Солнце – кристалл, и вся Вселенная тоже.

Мы остановились, потому что строители как раз перегородили улицу глубокой канавой и поставили переносной заборчик. Внизу кипела работа, что-то укладывали, готовясь через несколько минут опять залить мостовую асфальтом.

– Меня, между прочим, иногда злит, – сказал краснолицый задумчиво, – что кто-то там, в антимире, мыслит и поступает совершенно так же, как я. В мельчайших проявлениях дум и действий. Дублируется ведь все, иначе не было б такой точности совпадений. Если я, к примеру, желая вам что-нибудь сказать, вдруг запинаюсь и начинаю новое, то и там другой «я» в этот миг делает точно так же. От этого не избавишься, как ни вертись. А порой, наоборот, бывает приятно, что я не один, что в антимире есть такой же горемыка, у которого на руках повис второй Копс. Что мы думаем друг о друге, сочувствуем. Хотел бы я встретиться со вторым «я», но это, к сожалению, невозможно. Если б даже была новая феоназная линза и я бы полез к ним, в этот момент тот, второй, вылез бы сюда… Кстати, я сейчас даже не вполне убежден, что я – это я. Может быть, и не два антимира, а бесконечное множество, и с каждым моим путешествием сквозь кристалл я попадал во все новые и новые. Только в четных – как у нас, а в нечетных наоборот.

Канаву перед нами начали заваливать.

– А вам не кажется, – сказал я, – что, может быть, и нет никаких антимиров, а просто феоназ обладал способностью менять всякое право на лево и процесс, направленный в одну сторону, на процесс, ориентированный противоположно?

Перегородку сняли, и мы двинулись дальше. Краснолицый молчал. На углу был кинотеатр, молодежь валила туда валом.

– Вот он! Смотрите! – краснолицый подался вперед.

Действительно, возле билетерши мелькнула неуклюжая фигура моего юного знакомого. Он подал билет и исчез в провале дверей.

– Так я и знал, – сказал краснолицый, – опять не пообедал. – Он вдруг вздохнул и взял меня под руку. – Послушайте, вот вы – этот инбридный синтаксист, что ли? Неужели вам не интересно? Ведь проблема, а? Направили бы Копса назад, сами себе тоже могли бы устроить вечную молодость.

Я вынул из его ладони свою руку и обнял его за плечи, увлекая к скверу, где под липой как раз освободилось два места на скамье.

– Очень интересно. Но я вас выслушал, давайте теперь займемся моей